Эволюционный кризис?

В художественных фильмах о техногенных катастрофах обязательно есть следующая сцена. Навороченный объект: цеха, помещения, емкости, трубопроводы, центр управления с мониторами. Все пыхтит, жужжит и блымает; во внутренностях предприятия что-то во что-то перерабатывается. Камера крупным планом показывает индикатор, дрожащая стрелка приближается к красной зоне. Затем в кадре появляется труба: прорыв, и из нее вырывается струя пара. Лопается еще одна труба, и еще одна, срывает крышку бака, что-то взрывается… и через минуту-другую на общем плане все кончается грандиозным ба-бахом.

А все потому, что проворный диверсант где-то перерезал тоненький шланг.

Теперь к теме. Под знаком глобализации.

Современный мир – это такой здоровенный-прездоровенный, сложный-пресложный комплекс, состоящий из некоторого количества отдельных крупных агрегатов, средних размеров важных узлов, множества механизмов, несметного количества болтиков и винтиков, безумно переплетающихся проводов, кабелей и тросов. Крупнейшими элементами этой безумной системы являются государства и корпорации. И если предназначение последних понятно – их владельцы таким образом достигают своих целей – то целесообразность государств сегодня представляется мне, как минимум, сомнительной.

Исторически государство возникло как некая организация общества, призванная повысить вероятность выживания путем перераспределения скудных в древние времена ресурсов в пользу сравнительно небольшой элитной группы. Сначала это делалось грубо и полностью (рабство). Со временем ресурсов производилось все больше, и они уже не отбирались полностью (феодализм). С началом индустриальной революции возникла необходимость в квалифицированном труде и появилось понимание того, что самым главным ресурсом является человеческий, потому что именно он, собственно, и производит материальные ресурсы. Как следствие, государство взялось за образование и медицину.

Качественные, принципиальные изменения начались недавно, несколько десятилетий назад, когда благодаря техническому прогрессу производство материальных благ перестало зависеть от количества человеческих ресурсов. Казалось бы, в новых условиях естественным было бы услышать нечто вроде «Люди! Граждане! Мы разрешили проблему выживания, давайте займемся задачками меньшей важности – например, комфортом и безопасностью, с дальнейшим переходом к морали и гармонии. Размножаться по-кроличьи уже не обязательно. Лучше перестраивайтесь на другой режим жизни, в котором можно будет работать столько, сколько хочешь, желательно никогда не переставать учиться, рекомендуется (или придется) время от времени менять профессию и место проживания…» Тем более, что многие это и без пояснений чувствуют и делают.

Но нет. Государство с головой пускается в популистский гуманизм, не оценивая отрицательных его последствий, поощряет потребительство, ставит формализм впереди здравого смысла – и все чаще сталкивается с последствиями.  И если там, где имеются более-менее действенные системы контроля в виде выборов, судов и традиций соблюдения законодательства, сбои такой модели пока редки, то в «развивающихся» странах проблема зашкаливает.

Суть проблемы состоит в том, что у нас эта модель государства устарела, даже не будучи созданной, а новая пока не придумана.

Нынешнее государство напоминает подростковые шорты, в которые пытается впихнуть себя обремененный пивным животиком сорокапятилетний мужик. Нет, хуже: леггинсы худенькой восьмиклассницы, напяленные на тетку с гнездом волос цвета подпревшей соломы на голове. Дабы повысить собственную привлекательность в глазах верноподданных граждан, государство рисует красивые сказки (читай конституцию), но при этом не несет никакой ответственности за выполнение обещаний, да и, по большому счету, не принимает на себя соответствующие обязательства. В случае чего всегда найдутся объективные причины и пояснения, от дефицитного бюджета и неблагоприятной мировой конъюнктуры до жадных коррумпированных воров-папиредников и обвинений в адрес налогоплательщиков, не желающих расставаться с заработанными деньгами. Ясное дело, глядя на такое государство, граждане стараются ни в чем от него не отставать. В результате мы имеем (не вдаваясь в подробности) ситуацию, когда каждая сторона считает, что ей кто-то что-то должен, при этом всеми силами и способами старается отмазаться от собственных долгов.

Сказки государства сводятся к описаниям будущего благоденствия, ради которого сейчас нужно потерпеть и поделиться. Требования верноподданных сводятся к «ты же обещало – так давай!»

Сограждане мои! Если что, то государство врало, врет и врать будет, а требовать с него – только голос сорвать.

Строить экономику и создавать рабочие места? В какой сфере? В сельском хозяйстве, где вместо вчерашней тысячи колхозников достаточно одного комбайна? В промышленности, где один станок заменяет сотню слесарей и фрезеровщиков? Всех переучить на айтишников? Удлинить цепочку логистики до бесконечности, чтобы в ней поместились все, кому не лень (вернее, все, кому лень)?

Не хочется ни проводить, ни тем более притягивать за уши связь с войной. Но то, что на войну в первую очередь отправляются – и погибают там – пассионарии (потенциально представляющие угрозу для режима) и молодые; в тылу остаются все более зависимые от державы люди в возрасте и полностью от нее зависимые старики; а возвращающиеся с войны покалеченные опять же попадают в полную зависимость от государства, - все это наводит на мысли.

Очень хочется понять, будет ли комплекс модернизирован или же его ждет грандиозный ба-бах, как в финалах фильмов про катастрофы.

Оружие: дадут – не дадут?

Запад считает, что находится на более продвинутой ступени цивилизации, нежели остальной мир. Некоторые основания для такого мнения у него имеются. Можно сформулировать то же самое по-другому: в сравнении с Западом многие страны и регионы находятся на опущенных ступенях.

Как и положено цивилизации продвинутого в сторону гуманистичности толка, она провозглашает готовность иметь дело и даже впускать в свое лоно дикарей, жаждущих оцивилизированния. Выставляет при этом определенные условия: прикрывать гениталии одеждой, не гадить в местах общего пользования и т.д. – то есть, принимать и разделять ценности, соблюдать правила… Дикари активно кивают головами – а «Да-да, мы же что же, мы же только за!» – и держат дули в кармане. Они, дикари, давно поняли, что за послушное повторение красивых мантр про демократию, права человека и свободу прессы можно получить много пачек денег и накупить на них много красивых бусинок в виде межигорий как в своих диких странах, так и на цивилизованных лазурных берегах.Запад это понимает, но считает это побочным эффектом оцивилизирования. Однако когда речь заходит не о пачках денег, а об оружии, логика меняется.

С момента превращения украинского кризиса из внутреннего в двусторонний Запад занял естественную отстраненную позицию. Ее легче изобразить следующей картинкой. Представим поселение гостинично-коттеджного типа на территории, где комбайны не распугали антилоп, леса не вырублены на туалетную бумагу, а коренные жители, по школьной классификации, живут первобытно-общинным строем, хотя пользоваться мобильными телефонами уже научились. Поселение огорожено высоченным забором с колючей проволокой под током, так что поселенцы – разношерстная толпа исследователей и любителей сафари, искателей золота и миссионеров, этнографов и ловцов экзотических бабочек – чувствует себя в безопасности.

Неподалеку обитают два племени, племя укру и племя русу. Люди этих племен внешне не различаются, но раскрашивают физиономии в разные цвета: красно-бело-синие в одном, желто-синие в другом. Говорят они на похожих наречиях, ведут практически одинаковый образ жизни. Впрочем, в племени русу, которое числом поболе, попадаются мужчины и женщины явно из других этносов; часть из них, судя по поведению, даже с первобытно-общинным строем еще не успела свыкнуться.

Исходя из идентичности внешнего вида и сходства наречий, исследователи туземцев полагают, что два племени когда-то были одним. Линия разграничения принадлежащих племенам территорий обозначена кучками колючего кустарника.  

В один прекрасный день в племени укру начинается шум и гам. На центральной площади собирается толпа, они кричат, топают ногами, поднимая пыль, и потрясают кулаками в сторону хижины вождя.

Бородатые этнографы наблюдают за происходящим с интересом и некоторым удовлетворением. Удовлетворение объясняется просто: мало кто из них испытывал удовольствие от общения с вождем – глупым бесконечно жадным людоедом с завышенным самомнением. А общаться приходилось, поскольку часть продуктов, хворост для барбекю и прислугу поселение получало от аборигенов. Кроме того, в рамках приобщения к цивилизации старейшин иногда приглашали в поселение, давая возможность попользоваться благами цивилизации в виде кондиционеров, душа и кафе с официантами, а не очень агрессивных представителей племен впускали, чтобы они на эти блага могли посмотреть издали.

Так что бегство вождя племени укру (ночью, с мешками, полными зеркалец, бус и прочих дикарских драгоценностей, после того, как его личная охрана выпустила несколько стрел в сторону протестующих) к соседям этнографы восприняли одобрительно.

На следующий день соседнее племя воины племени русу перенесли кучки колючек, разграничивавших территорию племен, на новое место, забрав себе кусок земли у водоема, а их вождь торжественно воткнул палку с нанизанным на нее красно-бело-синим черепом на берегу.

По этому поводу среди этнографов вышел небольшой спор. С одной стороны, никакой практической пользы от этого куска территории не было. Оба племени использовали его для проведения сезонных ритуальных плясок. Обитатели нескольких хижин на берегу жили обособленно, с одинаковой жадностью поглядывая на периодические чужие пиршества. Судя по громкости доносившихся с берега радостных криков, празднества племени русу отличались большим количеством еды и питья, и береговым жителям оставалось больше объедков.  Разве что рыба там ловится чуть лучше. И есть еще легенда древняя в племене русу о том, что с воды может появиться ВРАГ, и там нужно держать сторожевую вышку.

Спор этнографов продолжался недолго, распитая бутылка виски позволила быстро найти общее мнение: разницы никакой, но вождь племени русу поступил нехорошо. Хотя разницы никакой все равно.

Спустя еще несколько дней разгорелся очередной межплеменной конфликт.

Этнографы из-за стены увидели в бинокли, что на окраине деревни укру, там, где племя делало древесный уголь, появилось несколько шаманов с красно-бело-синими лицами; собрав обитателей нескольких хижин, они им что-то втолковывали, время от времени смешно подпрыгивая и тыкая копьями в сторону жилища вождя укру. Слушатели постепенно входили в транс, кто-то быстро и незаметно принес охапку копий и связку луков со стрелами…

Этнографы оживились. Пирамидки для производства древесного угля, в отличие от живописного пустыря на берегу, представляли определенную ценность для обоих племен, и у этнографов появилась возможность наблюдать за тем, как дикари устраняют возникшие между ними противоречия.

Гуманистическая натура наблюдателей, само собой, возмутилась при первых же жертвах. Так нам, когда канал Nature показывает сценки охоты львов на беззащитных антилопьих детенышей, хочется вмешаться и помочь несчастному животному, хотя разумом мы понимаем, что законы природы неизменны. Поэтому этнографы, покуривая свои трубки и цокоча клавиатурами компьютеров, практически единогласно выразили свое «Фи!» и продолжили наблюдение. Вечерами в баре на верхнем этаже отеля они обсуждали возможные варианты развития конфликта и сходились на том, что воины укру, скорее всего, быстро приструнят малочисленную группу взбунтовавшихся угледелов.

Наблюдатели ошиблись. Собственно, они рассуждали верно, но не учли, что вождь племени русу отправит на смену убитым бунтарям своих воинов, снабдив их копьями и луками из собственных запасов.

А потом несколько копий случайно перелетело через стену поселения.

Цивилизованные поселенцы не могли не отреагировать. Вождь племени русу отнекивался, но раскраска копий указывала на их происхождение. Старейшины русу хором утверждали, что у воинов укру есть точно такие же. Посовещавшись, этнографы решили, что виноваты, скорее всего, русу, и предупредили их вождя о том, что зеркальца и бусы ему больше давать не будут, а старейшины могут не рассчитывать на допуск в цивилизованное поселение

Меры не подействовали. Количество жертв вокруг пирамидок для получения древесного угля росло. Более того, в деревне укру участились несчастные случаи и разные происшествия: то хижина загорится, то группка возбужденных дикарей выскочит на вытоптанную центральную площадь с призывами кого-нибудь убить.

Доклады исследователей, у которых хватало храбрости посещать деревни и даже места стычек между племенами, звучали все более пессимистично. Побывавшие в племени укру говорят, что их вождь готов закопать топор войны, но только при определенных условиях, включая возврат уничтоженного забора за углекоптильнями. Не все старейшины его поддерживают, а часть воинов вошла в азарт и призывает к полному уничтожению врагов, однако в целом ситуацию, по мнению этнографов, можно погасить. Те же, кто ходил в деревню русу, возвращаются в замешательстве: вождь русу по-прежнему отпирается (хотя на лицах воюющих остаются следы плохо смытой краски, а сами лица выдают принадлежность этносам, не входящим в основную для обоих племен); старейшины русу, нахамив в кафе, обиженно удалились, прихватив с собой блестящие ложечки; а колдуны вуду накручивают племя, грозя уничтожить не только соседнее племя, а и цивилизованное поселение. Все было бы ничего, если бы не имеющиеся у русу катапульты, от которых обитателей цивилизованного поселения не защитят ни высокие стены, ни колючая проволока под напряжением.

Между тем, вождь укру обратился к поселенцам с просьбой предоставить им дальнобойные арбалеты с оптическим прицелом – разумеется, для защиты. Поселенцы понимают, что вооружать живущих поблизости дикарей опасно; к тому же они не уверены, что переданные арбалеты не окажутся на следующий день в руках воинов другого племени. С другой стороны, молча наблюдать за тем, как одно, более сильное, племя уничтожает другое, некрасиво с точки зрения цивилизованной морали.

Администрация поселения предпринимает последнюю китайскую попытку погасить конфликт с помощью договоренности (при том, что многочисленные прежние договоренности не давали ровно никакого результата). Этнографы приглашают двоих вождей на нейтральную территорию. Завтра эта встреча состоится.

Или не состоится.

Пластилиновые люди

Я вроде как разобрался, на чем основывается мое восприятие, которое большинству кажется пессимистичным.

Начну с простой иллюстрации. В своих жилищах мы регулярно что-то делаем (например, уборку), время от времени что-то подправляем, делаем дополнительные розетки, вешаем полки… Раз в полжизни устраиваем капитальный ремонт. Иногда жилище перестает удовлетворять нас по тем или иным параметрам. Например, молодая семья, легко помещавшаяся в однокомнатной квартире, планирует размножаться – и понимает, что если для ночевок, дневной работы за компом в отсутствие второй половинки и вечерних просмотров телевизора в обнимку на диване одной комнаты хватало вполне, то с появлением мелкого члена семейства этот идиллический комфорт нарушится или разрушится полностью. Не имея возможности увеличить размеры этого жилища, семья принимается искать варианты и одновременно собирать деньги на покупку квартиры большего метража или строительство собственного дома, заранее ужасаясь от того, сколько средств придется на это ухлопать.

Меняя жилище, мы либо выбираем проект из имеющихся на рынке предложений, либо продумываем концепцию будущего дома сами и заказываем проект и дизайн у специалистов, затем привлекаем строителей, отделочников и прочих сантехников, оплачивая их услуги. В конечном итоге получаем, как правило, не совсем то, на что рассчитывали, находим кучу огрехов, недовольны качеством и обнаруживаем собственные концептуальные ошибки уже тогда, когда нет возможности их исправить.

Обязательно нужно упомянуть и об одном существенном ограничении. Можно задекорировать квартиру хендмейдом, можно отшлифовать старую трубу до ослепительного блеска, но о серьезном ремонте и тем более новом строительстве не стоит даже заикаться без достаточных на то ресурсов. И не только финансовых, но и специализированных профессиональных.

Все те же принципы верны, если расширить понятие жилища до размеров… больших размеров. Но есть и особенности.

В частности, в стране с жесткой вертикальной властью невозможно даже оборвавшиеся обои переклеить. На это нужны разрешение и деньги, и если разрешение еще так-сяк досягаемо и получаемо, то деньги, особенно когда их мало, распределяются без учета потребностей в ремонте. Разговоры же о капремонте воспринимаются как покушения на устои, скрепы и вообще бунт.

В широком смысле, человек, жаждущий изменений, в итоге всегда сталкивается с линией баланса желаний и возможностей. До этой линии изменения возможны, за ней – нет. Возникает вопрос: что делать, если нельзя, но очень хочется?

Именно это противоречие и порождает пластилинового человека.

На то он и пластилиновый, чтобы с легкостью принять удобную форму в самых неудобных экономических, юридических и даже, тьфу! идеологических обстоятельствах.

Самой массовой тенденцией в СССР стало приспособленчество. Оно принимало разные формы, и одной из наиболее распространенных является деградация желаний и потребностей. Любых и всех – от колбасы вдоволь и аж до творчества. Деградация одновременно была и естественной (а куда деваться, если по-другому невозможно?), и искусственной (промывание мозгов, наказание за неповиновение, «выученная беспомощность» и т.д.)

Система власти в СССР была точной копией монотеистической религии. Наверху находился Всемогучий, окруженный сонмом Приближенных; Вестники в об- и райкомах несли Его и Их слова в люди. Он и Приближенные решали, кого наделить почестями и возвести в ранг будущего святого («Лучшие октябрята школы», «Доска почета», звания народных и заслуженных, мемориальные доски и бюсты на родине), а кого покарать. ГУЛАГ – чистейший аналог ада, только на земле. Наказания за нарушения заповедей и Самый Страшный Грех – сомнение и неверие (в могущество и правоту КПСС, само собой). Последнее именно грех, а не преступление, оттого и клеймо предательства и отступничества, а не расстрел. Если что вокруг не так, надо молиться (= писать письмо Ему: «Дорогой Леонид Ильич! У нас в подъезде насрано, а ЖЭК не убирает…»)

(Собственно, во многом нынешняя религия является обратной копией советской власти. Бог нам представляется как Самый Всесильный Президент. Он занят своими божественными делами (или же настолько мудр, что ему пофиг), так что за нарушение заповедей сильно не карает, а если отнести десятину от украденного в церковь, то и вовсе прощает. Удобная такая религия…)

Для полноты картины добавим к ней штрих образования. Система, за редчайшими исключениями, заточена на подготовку специалистов в области точного исполнения инструкций, архаична и интуитивно подавляет все новое и индивидуальное.

Возвращаемся к человекам. Часть из них, не до конца превратившись в пластилин, сохранила желания и стремления и достаточно легко находит возможности для их реализации в обход системы, правил, законов; сама система, правила и законы при этом остаются неизменными. Но значительно большая часть разучилась (а часть из них и никогда не умела) чего-то желать или хотеть. Нынешнее «ничего не надо, только мира» – это еще один шаг в деградации желаний и потребностей: из всего набора осталось только «хочу выжить». Да и оно, блин, какое-то дранное и потрепанное. Чаще всего инстинкт выживания заставляет предпринимать те или иные действия, определяющиеся типом и характером опасности. Если хищник в небе – значит, надо затаиться и слиться с жухлой травой; а если пожар, то тикать как можно быстрее и дальше. Пластилиновый же человек, обученно беспомощный, боязливый и глубоко верующий, только поворачивает регулятор громкости на максимум, чтобы молитвы и проклятия, обращенные к своим и чужим богам, старым и новым, обманувшим уже или тем, кто обманет завтра, звучали на весь белый свет и фейсбук:

- Путин, введи! Путин @@@ло!

- Обама, дай джавелинов! Обама, ты абизяна!

- Нефть, падай! Верните дешевые рубли и гривни!

- Порох, объяви военное положение! Все на новый Майдан!

Чего шумите, люди? Боги – они мудрые: им пофиг.