Большинство населения никогда не
жило по-другому.
В нашей семье воровали и покупали
ворованное. Правда, называлось это «принести с работы». Даже сейчас, через 27
лет после того, как отца не стало, на чердаке дома, в котором я родился и жил до
поступления и переезда в университетское общежитие, валяются ржавые «принесенные
с работы» тройники, патрубки и сгонки.
Я помню тетку Марию, работавшую
на мясокомбинате, и Нинку с молочного. Работали они в трехсменке, их режим
работы знали все соседки. К приезду пригородной электрички они собирались у нас
во дворе с сумками. Приходила Мария, доставала из потайных мест под одеждой и вываливала
на стол куски отборного мяса, дефицитную копченую колбасу, иногда (если
заказывали заранее) телячий язык и прочие готовые и сырые вкусности. Нинка
приносила молоко в синих треугольных пакетах (в магазинах я такого не видел
никогда), сливки, сливочное масло, вкусный сыр.
Была еще одна тетка, чье имя я
забыл. Она работала на кондитерке и приносила вкуснющий зефир, конфеты «Веночек»
и шоколад. Шоколад был неправильной овальной формы, потому что для выноса его
заливали в консервные банки из-под сельди. Получался слиток весом под
килограмм. Шоколад был вкусный, горький и очень твердый, приходилось колоть его
ножом.
Иногда тетки приходили пустыми и
объясняли, что на проходной проверка. Пару раз помню их в слезах: проверка
начиналась неожиданно, ОБХССники ловили на проходной несколько несунов, и для
того, чтобы остаться на работе, теткам приходилось откупаться сумасшедшими
суммами. Это означало, что следующие несколько дней они будут приносить еще больше,
компенсируя затраты.
«А охрана?» - «Так мы ж с ними
делимся!»
У нас была кое-какая живность:
изредка поросенок, время от времени гуси, всегда куры и утки. Чтобы заготовить
им корм на зиму, мы ходили в совхоз зарабатывать трудодни, за которые осенью
выдавали зерно. Председатель совхоза доводился нам дальним родственником и всегда
говорил, когда следует прийти получить зерно: оно бывало разное по качеству, от
червивого до отборного, и червивое насекомые съедали быстрее, чем куры.
Вообще поговаривали, что
председатель совхоза может многое; у него, мол, блат и знакомства в районе. Не
знаю. Мы обращались к нему с двумя просьбами. Муж сестры был заядлым рыбаком и при
редких встречах с председателем просил разрешения порыбачить на совхозном ставке.
Председатель на клочке бумаги писал «Разрешаю» и ставил подпись. Сторожа на
ставке знали председательский почерк и нас не трогали, а левых рыбаков гоняли
нещадно. Еще мы просили, чтобы «огород» («огороды» выделяли всем желающим на
оставленных под паром землях) был не на поле, до этого засеянном кукурузой или
подсолнечником, потому что эти растения сильно истощали землю, и на хороший
урожай картошки рассчитывать не приходилось.
В каждом огороде стоял парник, где
выращивались огурцы, рассаду выгоняли в так называемых «балаганах» - небольших
отапливаемых парниках. Когда в село провели газ, люди тут же приспособились
отапливать балаганы не дровами, а газом. Инспекторы из газового хозяйства
должны были проверять, нет ли несанкционированных подключений. Они появлялись
весной, когда начиналось выращивание рассады, иногда штрафовали (то ли самых
жадных, то ли самых глупых), но чаще получали с каждого двора определенную
сумму и дальше калитки не проходили.
В 70-е село постепенно
превращалось в пригородный поселок. Добраться до Харькова электричкой можно
было на 35 минут. Совхоз постепенно хирел, молодежь предпочитала устраиваться
на заводы: стабильная зарплата, понятный рабочий график. Если удавалось
прописаться в Харькове, можно было встать на очередь на квартиру.
Когда в начале 90-х заводы
встали, сначала было туго. Но год-другой все наладилось. Стало понятно, что
каждый должен выживать самостоятельно. В принципе, многие даже обрадовались. Огурцы,
свежие и малосольные, мы и раньше вывозили продавать на север – в Орел и Курск,
в Приуралье и Минск, некоторые даже до Ленинграда добирались, а самые отчаянные
– до Мурманска. Но если раньше в сезон, длившийся с июня по сентябрь, всегда
сложно было отпроситься с работы, то после отправки в неоплачиваемый бессрочный
отпуск проблема исчезла. Сезон приносил достаточно, чтобы прожить до следующего;
помогал и забитый под завязку овощами и консервацией погреб. Главная сложность для
многих была в вынужденном безделии в межсезонье, с ноября по март.
Через несколько лет огуречный
бизнес стал увядать: взятки на таможне росли, бензин дорожал, появился
российский огурец и начал конкурировать с украинским. К тому времени некоторые
заводы и предприятия возобновили работу, пусть и не в полном объеме, и многие
из бывших заводчан вернулись на прежние места работы. Выяснилось, что места,
может быть, и прежние, зато порядки поменялись: воровать уже нельзя. Без
огуречных денег, без возможности «приносить с работы»… оставалось одно:
натуральное хозяйство и небольшая зарплата, покрывавшая далеко не все из насущных
нужд; да, забыл про пенсию стариков. В таких условиях потерять работу стало
страшно.
На этом все и зависло.
В городах было не так. Вернее, в
некоторых городах было не совсем так. Города – они ведь разные. Есть Киев с его
возможностями; есть Харьков, Одесса или Львов – тоже с возможностями, но уже не
такими широкими. А есть Чугуев или Северодонецк с тремя предприятиями,
перешедшими в руки не очень щедрых хозяев, или Доброполье с градообразующей
шахтой. Нет шахты – нет работы; нет работы – считай, нет и города.
Да и возможности, если на то
пошло, тоже сомнительные. Скажем, работа в ДАИ: какие возможности открывает официальная
зарплата? Насколько завидно положение учителей с их доходами? Сильно ли
разгуляешься на официальный заработок в городском отделе здравоохранения? Можно
ли создать прибыльный физический бизнес с нуля без использования не совсем
законных связей и схем?
Мы - большинство из нас – с
рождения существовали в системе многих реальностей, основной из которых был и
остается видоизмененный феодализм. В этом феодализме есть хозяева и есть
экономические крепостные; еще есть власть и ее структуры на местах. Формально
никто крепостного не держит: хочешь – иди, свободен! Но куда идти? Куда идти,
если везде то же самое? В свободные предприниматели? Не смешите мои авуары! От
девяноста до девяноста девяти процентов не приспособлены и не готовы к свободе,
в том числе и экономической, ни в каком смысле – интеллектуальном,
психологическом, моральном, финансовом. В этом смысле мы Маугли, выросшие в стае
шакалов под предводительством приближающегося к маразму тигра, которого боятся
только в память за его былую жестокость, и других отношений не знаем. А Киплинг, превративший звереныша в человека, врал!
Впрочем, время от времени кто-то пытается
вырваться из замкнутого круга. Мир ведь не стоит на месте, возможности множатся
с каждым днем, глобализация и все такое. Мы видим перед собой путь и бросаемся
вперед, к новому будущему, оставляя позади заскорузлые атавизмы и рудименты
прошлого; еще немного усилий. Мы прилагаем усилия, и они вознаграждаются. Мы воочию
видим изменения, мы вышли на новый виток спирали, нас переполняет ощущение самореализации…
И вдруг мы оказываемся там же, где
и были.
Потому что не спираль это. А если
бежать по ленте Мебиуса, по-другому не бывает.
Все, пошел за ножницами.
